Композитор Владимир Магдалиц: Некоторые из нас не умрут

Памяти маэстро. Музыка способна передать трехмерность времени — прошлого, настоящего, будущего. У музыки иное представление об объеме, чем у литературы. После того как прозвучали последние ноты «Реквиема», посвященного детям, казненным во время Второй мировой войны, в зале Саратовской оперы несколько минут стояла абсолютная тишина. Зрителю надо было прийти в себя после впечатлений от музыки, где скрипки рыдали человеческими голосами, где от соло альта бежал мороз по коже, а детский хор Саратовского губернского театра хоровой музыки озвучивал песнопения, родственные — по сокровенности и эмоциональному могуществу — церковным молебнам. «Где же ты, Господи?» — вопрошал хор, и серебристо звенели отроческие голоса и колокольчики, и слышалась ремининсценция мазурки, и музыка обращалась то в плач, то в обрывки искалеченной, изодранной войной мелодии. Оркестр саратовской оперы и его маэстро народный артист России Юрий Кочнев счастливо нашли ту единственную грань, на которой воздействие на слушателя оказалось безупречным и в то же время лишенным той опасной сентиментальности, которая не усилила бы воздействие этой действительно сильной музыки, а напротив, снизила бы градус эмоций. На этой же волне сдержанности, под которой, словно под слоем пепла, клокотала лава эмоций, слез, загнанных в глубь души, выступили Роман Гранич и Александр Галко. Фестиваль академии искусств «Новое передвижничество» «Звезды Москвы в городах России» на сцене Саратовского академического театра оперы и балета открылся исполнением «Славянского марша» Чайковского в первом отделении. Ну а после антракта началось самое сильное и даже страшное: симфония-реквием для вокалиста (солировал заслуженный артист России баритон Роман Гранич), чтеца (в роли своеобразного Пимена военной поры) выступил народный артист России Александр Галко, хора и симфонического оркестра. Автор «Реквиема» композитор и директор крупнейшего музыкального издательства в Москве Владимир Магдалиц присутствовал и в период репетиций, и на саратовской премьере своего произведения. В день премьеры композитор дал корреспонденту «МК в Саратове» эксклюзивное интервью. — Творец всегда хотя бы немного идет от собственного опыта. Среди ваших родственников были люди, пережившие ужасы оккупации? — Да, это две сестры моей мамы — тридцать шестого и тридцать седьмого годов рождения. Одна из них поведала мне собственный образ войны, сформировавшийся во время ее кубанского детства. Немец вошел в дом, чтобы найти там что-то съестное. И она навсегда, на всю жизнь запомнила чавкающий звук его сапог. Один звук — и для маленькой девочки сложился образ войны. — Вы создавали ваш реквием, отталкиваясь от впечатлений, подаренных вам книгой Светланы Алексеевич «Последние свидетели». В ходе работы автор опросила тысячи свидетелей, людей, которые были во время войны детьми. Либретто вашего реквиема состоит из одной странички. Из чего вы исходили, минимизируя текст до такой степени? — Из простого рассуждения, что кошмара не должно быть очень много. Потому что от одной только фразы, произнесенной ребенком, «Почему стреляли маме в лицо» любому вменяемому человеку становится почти физически плохо. Это очень больная и беспощадная тема — дети и война, дети и геноцид, уничтожение. У Алексеевич страницы жесточайшего текста. Я не мог позволить себе давать его слишком много. Я хотел рассказать обо всем этом, но только на языке музыки. — Музыка способна передать время? — Музыка способна даже на большее — передать трехмерность времени — прошлого, настоящего, будущего. У музыки иное представление об объеме, чем у литературы. В конце концов, «Кармен» Мериме это компактная новелла в несколько страниц, а какую грандиозную, масштабную оперу написал Бизе! Убежден: задача музыки — нести новое зрение, дыхание, философию. — Кто-то из философов сказал, что вечные ценности нуждаются в том, чтобы их время от времени декларировали с не меньшей силой, чем в момент их рождения. Согласны? — Абсолютно. Потому что в противном случае непреложные истины вроде той, что нет ничего ценнее человеческой жизни, выветриваются. Мир ведь — и природы, и людей — идеален, пока в него не ворвалась война. Мир прекрасен, пока не начинивается кошмар, где люди нещадно уничтожают друг друга. На будущий год исполнится шестьдесят пять лет со дня Победы. Это много и мало одновременно. И ужасно не только то, что была Вторая мировая война. Не менее ужасно, что подобное продолжается. Проходя через уничтожение себе подобных, человечество явно не становится лучше. — Вам доводилось слышать отклики о вашем реквиеме от тех, кто переживает «новейшие людские бойни»? — Да, после премьеры «Реквиема» на Кубани ко мне подошла Наташа Антоненко, сама композитор и председатель союза композиторов в Чечне. И рассказывала мне о детях, которые подходят и просят хлеба. О детях, переживающих войну и голод. И она плакала — от воспоминаний о несчастных и от музыки, которая усилила в ней эти воспоминания. Специально не заплачешь, поэтому те слезы для меня как для автора музыки дорогого стоят. — Германия покаялась в отношении грехов, совершенных против человечества. Как, по-вашему, это гарантия того, что новый бесноватый фюрер в этой стране уже не родится? — Да, покаяние совершилось — правда, преимущественно перед представителями еврейской нации. Германия прилагала немало усилий, чтобы воспитать новое поколение людей, отличное от тех, кто перешагнул порог человеческого. Но вы знаете, в современной, процветающей Германии наблюдается и чрезвычайно небезопасный момент. У меня живет в этой европейской стране немало близких друзей, эмигрировавших туда сравнительно недавно, что называется, в составе «последнего эшелона». Так вот, они рассказывали мне, что практически ежедневно хотя бы на одном канале упоминается имя Гитлера, как умелого хозяина былой Германии. Как имя человека, в период правления которого страна жила достойно, были построены дороги, исправно служащие по сей день, не наблюдалось безработицы, инфляции и прочих «прелестей» сегодняшнего бытия. То есть нота тоски по «крепкой руке» звучит. Пусть дозированно, изящно, но звучит. Конечно, эти каналы можно и не смотреть, но ведь игнорирование той или иной телевизионной кнопки не отменит отсутствия информации, излагаемой там. — Меня всегда интриговало, как Германия — родина многих философов и прекрасной музыки — могла опуститься до такого кошмара? — Да, ведь немецкие солдаты и офицеры слушали Моцарта и Бетховена, проявляли нежную заботу о своих фрау и малышах и при этом хладнокровно посылали в печи женщин и детей. Как это уживается в людях? Нация позволила себя зомбировать. Точно так же, как наш народ оказался зомбирован Сталиным. И получается, что культура — тот единственный слой лака, который способен отделить в душе человеческое от нечеловеческого. И надо тонко и неустанно класть слой за слоем этот лак, засеивать поля российской духовности. Потому что поступать иначе — это множить дремучесть. Будем смотреть правде в глаза: у нас нет сильного гражданского общества. Люди живут очень, очень тяжело и совершенно не борются за свои права. В Европе рабочие, служащие выходят на забастовки, если их права, социальные привилегии хотя бы немного оказываются ущемлены. Мы же все демонстрируем редчайшую не то пассивность, не то запуганность. Хотя… Может быть, что-то потихонечку и начало меняться. Транспортный налог-то забуксовал. Автомобилевладельцы, похоже, начали заглядывать на сайт президента и высказываться о том, что они думают об этом нововведении. — Что представляется вам наиболее опасным в сегодняшнем обществе? — Многое. Например, то, что подавляющее большинство людей боятся быть эмоциональными, «бескожными». Между прочим, искусство — это и есть бескожность. Владимир Высоцкий, неистово рычавший, навзрыд кричавший свои песни, — это бескожность в ее чистом виде. И любой хороший актер, певец, выходя на сцену, становится духовно нагим. Огорчает, что в современной России катастрофически не соблюдается принцип достаточности богатства. Люди не умеют останавливаться на пути сколачивания состояний. Не умеют понимать, что жизнь конечна, что следом за рассветом придет закат, что мы не бессмертны. Потому важно не только потреблять, но и думать о том, что останется после нашего ухода. Останется не только в виде материальных ценностей, но и виде духовного следа. — Я смотрела как-то интервью с Чубайсом. В ответ на вопрос журналиста, что он думает о смерти, он ответил: «Мешает». В его голосе звучало явное сожаление, что со смертью нельзя договориться. Хотя, в сущности, договор со смертью о бессмертии… возможен. Но только у гениев. — У меня есть один знакомый пожилой человек, который один раз прямо-таки гениально высказался: «Некоторые из нас не умрут». — Владимир Васильевич, единственная реальная форма бессмертия, если не брать в расчет гениев, — это продолжение себя в детях. Согласны? — Да. У меня самого трое детей — две дочери и сын, все музыканты. Убежден: пока Россия не бросила своих детей — не только в жестком, прямом смысле этого слова, но прежде всего духовно, нравственно, — с Россией будет все нормально. Вообще я склонен считать, что душу человека прежде всего формируют его родители. Колыбельная, пропетая матерью, поцелуй, который подарил ребенку на ночь отец — все это та идеальная аура, в которой расцветает душа человека. Педагоги, общество — все это приходит потом. И все это воздействует куда как менее, чем атмосфера отчего дома, чем сила родительской любви. — Вы не только композитор, но и человек, возглавляющий издательство музыкальной литературы. Издательство, специализирующееся на выпуске нотной литературы, элитных книг об искусстве, переживает ныне более сложные времена, чем какой-нибудь концерн, как блины пекущий дамские кухонные детективы? — Мы выпускаем не только книги и ноты, но и старейшие в России музыкальные журналы, которым уже не одно десятилетие. Для меня как для издателя жизненно необходимо сохранить на страницах наших книг и журналов русскую музыкальную мысль, классику, фольклор. Это все то, чем издавна была сильна Россия. Да, жизнь ныне такова, что приходится бороться за читателя, за покупателя. Если раньше в издательства трудились триста сорок человек, то сейчас их всего пятьдесят семь. Жизнь жестока, но я лично рад хотя бы тому обстоятельству, что в штате остались старейшие редакторы, когда-то обеспечившие издательству его доброе имя. Это очень важно — сохранять и преумножать традиции. — Книги саратовских авторов в вашем издательстве выходят? — Да, среди недавно вышедших у нас книг есть и произведение саратовца — доктора искусствоведения, преподавателя консерватории Александра Демченко о вашем великом земляке композиторе Шнитке. Шнитке — это та самая абсолютная величина и ценность, о значимости которой не грех периодически напоминать. Искусство — это, в сущности, курс повторения и закрепления в памяти человечества вечных истин. — Беда в том, что если Москва обеспечивает своих служителей культуры неплохими окладами, то вся Россия за пределами Садового кольца живет более чем скромно. — Вам сложно возразить, поэтому я искренне порадовался за преподавателей Саратовской консерватории, получивших грант, который можно использовать исключительно на повышение зарплаты. Не на ремонт, не на закупку нового оборудования, а только на улучшение качества жизни преподавателей. Это очень важно, когда человек, культивирующий красоту и гармоничность, начинает чувствовать себя хотя бы немного свободнее, увереннее. Потому что нищета, финансовая несвободность — это такое же уродство, как и власть золотого тельца, пронизывающая сегодня многие слои нашего общества. — Сегодняшняя жизнь жестока, но мы с вами начали разговор с той оптимистической мысли, что мир идеален. Наверное, не для всех и не всегда? — Я по-прежнему утверждаю, что мир идеален, пока в него не ворвалась война. Беда в том, что даже в условиях мира многие из нас не умеют радоваться. Не готовы, к примеру, сделать выбор. В советские времена он был невелик — и в смысле произведений искусства, и на самом что ни на есть примитивном, бытовом уровне — в виде покупки новой кофточки. С бедностью выбора было проще, многоцветие мира пугает. Сегодня наблюдается впечатляющая многовариантность выбора. И, как ни странно, именно это и разрушает, и раздражает души многих. Спектр мировоззрения разложился на множество цветов. Надо искать свой цвет, свою мелодию. И изо всех сил стремиться не потеряться в этом многоцветии. Газета МК в Саратове, ноябрь 2009 г.