Поэт-фронтовик Кронид Обойщиков: До сих пор снятся ужасные сны

Чтобы развеселить ребят, особенно в 1941 году, я писал совершенно бесцензурные поэмы. Слава у меня была невероятная! Стихи переписывали все полки. Совсем недавно одному из известнейших поэтов Кубани и России Крониду Александровичу Обойщикову исполнилось девяносто лет. Но, несмотря на столь солидный возраст, военный летчик, ветеран Великой Отечественной полон оптимизма. Накануне празднования Дня Победы в гостях у мэтра кубанской литературы побывал корреспондент газеты Новороссийский рабочий. Всегда добрый и отзывчивый, на встречу Кронид Александрович согласился быстро, хотя еще и лежал в госпитале. Однако к моему приходу в палате поэта не оказалось. - Он провожать кого-то пошел, - пояснила мне медсестра. – Ждите. Жду. Минуты через две появляется мой герой – почти не изменившийся с момента нашей последней встречи на семинаре молодых писателей Кубани, где Кронид Александрович был почетным гостем: тот же пронзительный взгляд голубых глаз, бодрая походка, только лицо немного уставшее. - Проходите, - Обойщиков заводит меня в свою палату и в шутку добавляет: – Вот тут я и живу. Вижу, вы тут не скучаете? -Не дают, - улыбается Кронид Александрович. - Если меня зовут куда-нибудь выступить, я иду. Отказываюсь, конечно, сначала, но меня хватает минуты на две. В период празднования моего юбилея за три дня получил четырнадцать предложений выступить - из школ Краснодара, Новороссийска, Брюховецкой. Сочинять порою некогда. Стихи памяти Виталия Бакалдина вообще записать не мог – два раза лежал в реанимации, строчки постоянно повторял, чтобы не забыть. Много стихотворений в госпитале создали? Вы знаете, я пишу именно в таких местах – вне дома. Строки приходят на ум в трамвае, в поезде, самолете, в больнице. Вдохновение обычно по утрам посещает. Недавно вот из Англии летел и написал стихотворение в воздухе. Самое последнее, еще не опубликованное, прочитать можете? Да. Оно было сочинено под капельницей(Обойщиков цитирует с закрытыми глазами): По капелькам ученые врачи /Вливают в меня силу и отвагу,/ И сердце пьет живительную влагу/ и оттого восторженно стучит./ И хочется в грядущие морозы/ опять любить и людям доверять./ И эти капли, чистые, как слезы, в своем пути зазря не растерять… В вашу последнюю книгу «Дороги. Годы. Встречи» такие экстремально написанные стихи вошли? Нет, в последней книге я выступаю как журналист. В ней моя расширенная биография, рассказы о летчиках, с которыми служил, с писателями, с которыми встречался. Эту книгу я считал последней в своей жизни, думал на этом и остановиться. А сейчас вот уже новый сборник готовлю – поэтический. Свое первое стихотворение помните? На подоконнике написал. Ночью. Бабушка потом спрашивала: И что это ты вставал, унучек?. Отвечаю: А я и не помню. Все делал в каком-то беспамятстве, как лунатик. Подошел потом к окну, смотрю – на подоконнике четверостишие карандашом нацарапано. О Боге. Значения этому я не придал, бабушка – тем более. Второе стихотворение посвятил учительнице. В которую были влюблены? Да. Она первой почувствовала, что во мне сидит поэт, заставляла домашние задания в стихах писать. В поэме Моя Кубань целая глава посвящена Новороссийску… Новороссийск занимает особую страничку моей жизни: 2 февраля 1945 в газете Новороссийский рабочий года впервые было напечатано мое стихотворение. Я об этом и не знал. О публикации мне сообщил Георгий Соколов, писавший о Малой земле и работавший в городском архиве. Я запросил ту самую газету. Еще больше удивился, когда выяснилось, что на мое письмо к Новороссийску был и ответ. Написали его из фабрично-заводского училища. Воюйте, приезжайте с Победой, а мы ваш город отремонтируем. До сих пор эти строчки помню. Больше никто не откликнулся? Я знал, что мама уехала из Новороссийска. Мы жили по Элеваторной, 22. Во время боев в наш домик угодила бомба. Сейчас на том месте скверик. А так как я заканчивал в Новороссийске десятый класс, то и написал в газету, чтобы найти своих одноклассников. Вместе со стихотворением и адрес своей полевой почты оставил. Какую роль Новороссийск сыграл в вашей судьбе? Он развил во мне страсть к морю, до этого никогда мною не виденному. После школы я год работал на каботажном молу, на элеваторе. К морю тянуло безумно. На одном из комсомольских собраний в 1938 году мы с ребятами договорились стать военными – чувствовали, что война нас не минует. И я собрался в Севастопольское военно-морское училище. Но мой друг Алеша Витте – он погиб – говорит: Кронид, я тут объявление прочитал, идет набор в Краснодарское авиационное училище. С морем расставаться было жалко, но я согласился. Мы поехали и поступили. В 1942 году нас перевели на Северный флот охранять караваны союзников, а через год переодели в морское обмундирование. Так что я летал в форме моряка. Поэзия и война – совместимые вещи? Виталий, чтобы развеселить ребят, особенно в 1941 году, я писал совершенно бесцензурные поэмы. Слава у меня была невероятная! Стихи переписывали все полки. Были, конечно, и порядочные произведения, но во время войны я их никуда не посылал. В основу многих стихотворений легли впечатления от боевых вылетов. Самый первый помните? Это было в Котовске, на Украине – именно там нас застало 22 июня 1941 года. Но тогда два моих вылета нигде не зафиксировали – мы были в полуокружении, немцы высадили десант восточнее нас. Сначала в бой полетели все наши командиры - они думали, что все будет так, как в войне с Финляндией: финские истребители не могли подниматься на высоту 7-8 тысяч метров, как наши самолеты. Но в этот раз все было гораздо печальнее: немцы стали сбивать наши бомбардировщики один за другим. И после этого в бой послали нас, рядовых. Официальный вылет состоялся в окрестностях Киева. Мы бомбили скопления немецких войск. Начинал я летать с Васей Фоменко. В первый же вылет попали под зенитный обстрел. Вокруг все взрывается, горит. Кто-то где-то из пулемета строчит. Вася пикирует и кричит в наушники: За Родину! За Сталина! Кронид, стреляй!. Я выпускаю очереди по земле, ничего не вижу. Когда мы вернулись на аэродром, я толком ничего командиру и объяснить не мог, как и другие экипажи, впервые побывавшие в бою. Что для вас самым страшным было? До сих пор снятся ужасные сны: ночная бомбежка под Полтавой – самолетов не видно, но кажется, что все они на тебя летят. И второй момент – когда мы уже обстреливали врага. Было это в первые месяцы войны. Мы попали на немцев, когда они купались под дождевальными машинами. И вот они, абсолютно голые, стали бегать, спасаясь от пуль. Подкошенные очередями, падали как снопы. Тогда еще ненависти к немцам не было, поэтому этот эпизод так сильно в память врезался. Знаю, вы с Маресьевым встречались? С Алексеем Петровичем мы не воевали вместе, встречались уже после войны. Я, помню, хотел еще сфотографироваться с ним, да постеснялся – он всегда в окружении журналистов был. Виделся в Москве с Ляпидевским, выпивал с будущим маршалом авиации Борзовым. Начинал летать с Покрышкиным – он тогда старшим лейтенантом еще был. Пытался после войны его разыскать, но так и не удалось встретиться. Когда решили увековечить в стихах имена кубанцев-Героев Советского Союза? Когда я уволился из армии и приехал на Кубань, мне в руки попала книга Славные сыны Дона. И я задумался – а сколько же героев у нас? Стал искать, ездить по всей стране, копаться в архивах. Нас было три таких активиста – майоры Иванченко, Костюченко и я. Мы даже на общественных началах фильмы о наших земляках снимали. Всего четыре такие ленты получились. Я пересмотрел двенадцать тысяч наградных листов, чтобы найти имена героев-кубанцев. И я чувствую, это главная работа в моей жизни для страны. На нее полвека ушло. А на знаменитую песню о Новороссийске? Двадцать минут. До того как Григорий Пономаренко написал музыку к моим стихам, у меня уже была не одна песня в соавторстве с композитором Виктором Пономаревым, оперетта. К Пономаренко я стеснялся даже идти – все-таки такая величина, да и ничего подходящего для композитора, как я считал, у меня не было. В общем, отобрал я десять стихотворений и все-таки пошел к Пономаренко. Тот посмотрел все, но оставил себе только две вещи – Хутора и про Новороссийск. Сказал: Нужно срочно писать песню о Новороссийске. Ему ее тогда как раз заказало Министерство культуры. Домой я буквально на крылышках полетел. Еще думал – какую все-таки ерунду взяли: не нравился мне текст. И я сел дома и написал еще один вариант за двадцать минут. К Пономаренко идти уже не стал, письмо со стихотворением опустил в почтовый ящик. А на следующий день мне звонит Григорий Федорович и говорит: Слушай песню. А я еще гадал: по какому варианту он ее написал. И Пономаренко запел. По телефону. Со мной тогда мама жила, которая очень жалела всегда, что разбомбили наш домик на Элеваторной. Я трубку сразу ей: Мама, слушай песню о Новороссийске. Она слушает, плачет. Тут еще внучка прибежала, внук. В общем, когда очередь до меня дошла, я услышал в трубке только заключительный аккорд. А Пономаренко спрашивает: Ну как?. Я говорю: Прекрасная песня. Ну все, посылаю Зыкиной. И когда он это сказал, у меня сердце упало – а вдруг Людмиле Георгиевне не понравится? Месяца через полтора летим мы с Юрием Сальниковым в Кировоград по обмену делегациями. И перед самым отъездом в аэропорт звонит Пономаренко и говорит: Кронид, срочно переделай начало, Зыкиной не понравилось. В общем, сделал я в самолете семь вариантов. С Сальниковым отобрали пять. На телеграф понес три варианта, по дороге еще один вычеркнул. В итоге послал два. Зыкина выбрала Стоят у моря обелиски, стоят в молчании святом…. Артисты Кубанского Казачьего хора рассказывали, что эту песню во Вьетнаме исполняли пять раз на бис. В свободное время чем любите заниматься? В молодости увлекался танцами. Книг практически не читал. Я – поэт-самоучка. Не оканчивал литературные курсы – постеснялся поступать, мне уже под сорок было. Был перспективным гимнастом, играл в волейбол. Входил в состав сборной Балтийского флота. Сейчас, когда появляется время, читаю и пишу стихи. Кто первые слушатели? Правнуки, наверное. Их у меня трое – Геннадий, Степан и Василий. Издаваться же сейчас очень трудно – все делаю за свой счет. Хорошо, у меня пенсия летная фронтовая есть – могу откладывать по 2-3 тысячи на книжки. Молодым очень тяжело в этом отношении. О чем мечтаете, Кронид Александрович? Хотелось бы еще попутешествовать по миру, но это теперь уже как Бог даст. Уходить не хотелось. После общения с Обойщиковым в душе остается какое-то светлое необъяснимое чувство, которое не передать словами. В общении Кронид Александрович, как и в своих стихах, берет неподдельной искренностью, бесконечной добротой – лучшими человеческими качествами, которых порой нам так не хватает в жизни. Виталий ЧАЙКА, газета Новороссийский рабочий